Отравила старого мужа🤨🤨🤨 «Эту женщину распяли за то, что она красива и дерзнула иметь роман, тогда как её престарелый муж глотал яд годами и изменял с прислугой». Флоренс Элизабет Чендлер родилась в 1862 году в солнечном Мобиле, штат Алабама. К 20 годам она была высокой, стройной брюнеткой с пушистыми ресницами и гибкой кошачьей походкой, умевшей превращать обычную прогулку по палубе в маленький спектакль. Именно на океанском лайнере Балтик она, на тот момент 17-летняя девушка, поймала заинтересованный взгляд Джеймса Мейбрика — ливерпульского биржевого брокера, богатого, старого, но нездорового. Мужчина то и дело подсыпал себе в стакан порошок ацетата мышьяка, убеждённый, что таким образом укрепляет сердце. Разница в возрасте была 24 года! Свадьба в Сент-Джеймсе прошла шумно, Флоренс надела шёлковое платье цвета чайной розы и свела с ума лондонских сплетников. В Ливерпуле её ждал особняк на Waterloo Road. Красавица-американка быстро освоилась: играла на фортепиано Шопена, устраивала домашние светские вечера, где подавали устрицы и мадеру. К 1888 году брак трещал по швам. Джеймс старел, пил мышьяк чаще, чем чай, и закрутил роман с юной гувернанткой. Известно, что у него было много фавориток, от одной даже пять незаконнорожденных детей. Флоренс нашла утешение в переписке с Альфредом Бричоу, очаровательным юристом с вьющимися усами. Они обменивались письмами и встречались тайком в гостинице. Слуги подсматривали, шептались, сплетни разносились быстрее ветра. Супруги решили развестись. Но спустя время передумали и примирились ради детей. Весной в 1889 году Джеймс слёг с острой желудочной болью. Врач, уже привыкший к приступам клиента из-за мышьяка, не удивился. Но когда аптекарь, проверяя запасы лекарств, увидел, как миссис Мейбрик заказывает полдюжины мышьячной пилюль «для красоты», началась буря…

…Газеты взорвались заголовками: «Коварная красавица или невинная жертва?», «Американская Лукреция Борджиа в Ливерпуле!» Аристократия затаила дыхание. Простой люд требовал крови.

Флоренс арестовали прямо в её гостиной, где ещё пахло жасмином и жёным сахаром — от любимых конфет её детей. Её руки были холодны, но взгляд — твёрд. Ни слезинки, ни мольбы. Только сдержанное: — Я не убивала своего мужа.

В суде её называли «роковой женщиной». Прокурор, брызжа слюной, живописал, как она «подсыпала яд в бульон, посылая любовные записки Альфреду». Никто не слушал доводы защиты. Никто не хотел слышать, что Джеймс сам долгие годы употреблял яд и делился рецептами с друзьями на клубных вечерах. Все ждали сенсации.

Судья, с лицом каменным, как фасад Вестминстерского аббатства, произнёс приговор: Смертная казнь через повешение.

Зал ахнул. Один из присяжных упал в обморок.

Но, как водится, вмешалась королева Виктория. Через несколько недель казнь заменили пожизненным заключением. Флоренс увезли в тюрьму с чёрными стенами, где не пели соловьи, и плесневелый хлеб был ежедневной пищей.

Она провела там 14 лет. Писала мемуары, вышивала, молилась. А в душе — несла свою красоту, гордость и боль.

Когда она, поседевшая, вышла на свободу, Америка встретила её холодно. Англия — молчанием. Альфред женился на другой. Дети выросли без неё.

И всё же на одной из последних страниц её книги — выцветшей, с исцарапанной обложкой — значилось: «Я любила. Я прощала. Но я не травила. Мир осудил меня за дерзость быть женщиной, а не тенью мужа.»

История Флоренс Мейбрик — это не просто хроника одного «преступления». Это крик женщины, оказавшейся не в том времени, не в том теле, не с теми правами. Но навсегда — в памяти.

…Последние годы Флоренс провела в бедности. Она переезжала с места на место — Нью-Йорк, потом Бруклин, потом какой-то богом забытый пансион на берегу. Никто уже не называл её «американской красавицей». Газеты, когда-то жадно пившие её слёзы, больше не писали о ней ни строчки.

Она зарабатывала чтением лекций о тюремной реформе, о несправедливости правосудия, о женском достоинстве. В зале всегда было немного женщин — старые вдовы, студентки, молодые бунтарки. Кто-то плакал. Кто-то записывал в блокноты.

— Они судили меня за любовь. А вы, женщины будущего, не позвольте миру сломать вас за свободу, — говорила она.

Последняя её зима была суровой. Тело болело. Память стиралась. Её нашли на рассвете, в кресле, с письмом на коленях. Письмо от сына. Он писал коротко:

«Я всё понял, мама. Прости, что не защитил. Я помню тебя. Я люблю тебя.»

На могиле — скромная плита. Без даты, без золота. Только слова, высеченные ветром:

Флоренс Элизабет Мейбрик

Женщина. Мать. Голос.

И, быть может, в том ветре, что шелестит над её могилой, до сих пор слышится шёпот:

«Я не отравила мужа. Я просто хотела жить.»